Война кукол - Страница 90

Мир обезлюдел. Это страшно, когда ты остаешься один в стомиллионном Городе. Жизнь кипит, вокруг ходят люди, но ни одно лицо не встречается дважды — они прошли, и нет их, и никогда их больше не увидишь, словно и не живешь ты, а наблюдаешь чужую жизнь из замкнутого пространства своего черепа. Проносятся и исчезают разноцветные машины. Бесконечной лентой струятся они по шоссе — и даже лиц тех, кто управляет ими, не разглядеть. Кто они? Куда едут?.. Город дышит, Город шумит, не смолкая. До тебя доносятся обрывки разговоров, слова — бессмысленные, повисающие в воздухе, а сам ты молчишь уже четвертый день.

Фердинанд жил один и работал один, дома. Получал по Сети задания, выполнял их и так же, через Сеть, отправлял работодателю. Деньги ему тоже переводили в банк по Сети, по Сети же он заключал контракты, по Сети обзаводился знакомствами, болтал с друзьями — безмолвно, едва шевеля пальцами, вжившимися в чувствительную ткань сенсорных перчаток. Только в голове звучали мысли, раздавалось эхо несказанных слов. И разом все исчезло. Никого. Мертвый экран, единственная, словно замершая, надпись: «На ваше имя сообщений нет».

И не будет.

Карантин.

Не паникуя, не сговариваясь — все давно условлено — люди Банш, борцы за свободу киборгов, втянули свои виртуальные щупальца в глубь машин, заморозили коммутаторы, остановили поиск мишеней для своих «гарпунов». Надо переждать и помолчать, пока оперотдел проекта «Антикибер» — вернее, группа сетевого розыска, сразу после выпуска «NOW» наверняка поставленная на боевое дежурство, — не прекратит тотальное слежение. Потом, позднее, когда в сетях начнется обсуждение события, и разговоры о декларации Маски затеряются в тысячах им подобных, баншеры вновь оживут и найдут друг друга условными фразами. Но его, Фердинанда, долго будут избегать как зачумленного. Потому что это ЕГО семья додумалась до объявления войны — и Хиллари Хармон не успокоится, пока не раздавит ее.

Нет, лучше не думать об этом…

Фердинанд всегда работал неподвижно, сросшись проводами и оптическими волокнами с машиной; один глаз читает с шлема, другой с экрана, и никакой диссоциации сигналов — а к многослойному расщеплению мира в глазах он привык. Таймер напоминал ему, когда надо идти есть. И в прежние времена Фердинанд не баловал себя лакомствами — лишь иногда, чтобы возбудить угасающий аппетит, он покупал чего-нибудь вкусненького; с некоторых пор сама мысль о пище стала вызывать у него тошноту, но он вставал и силой заставлял себя что-нибудь пожевать. Он перешел на брикеты — они проще и удобней, и угол кухни у него был завален пестрыми упаковками и столбиками пакетов из-под белкового коктейля. Поев, Фердинанд садился на подоконник и часами созерцал трассу, пролегающую где-то далеко внизу, с быстро движущимися по ней плоскими коробочками автомобилей. Это напоминало ему о структурировании разнородных информационных сигналов, и он пытался вычислить алгоритм появления красного или желтого пятнышка и закодировать сигнал. Порой Фердинанду казалось, что он близок к помешательству. Пустота затягивала его, по ночам ему снились кошмары — черные люди беззвучно выбивают двери и идут по коридору к спальне, все ближе, ближе… Фердинанд кричал и просыпался, долго сидел в темноте с торопливо бьющимся сердцем, не веря в саму возможность пробуждения, а потом начинал прислушиваться — и казалось ему, что кто-то тихо открывает дверь снаружи, открывает, входит… И опять крик — это новый кошмар. Он переходит в день, он перетекает в жизнь, и невозможно от него избавиться, как невозможно повернуть время вспять.

Куда идти? В полицию? К психоаналитику? А что он скажет там? «Я, Фердинанд, — вы понимаете, что это псевдоним? — последние двенадцать лет жил двойной жизнью. Я угонял и укрывал киборгов. Я написал великолепную пиратскую программу ЦФ-6, полностью изменяющую сознание и оперативную память мозга — хоть класса А, хоть класса В; вы понимаете, что я говорю не о человеческом мозге? — и распространял ее. Я — баншер, а теперь меня выслеживает Хиллари Хармон из армейского спецпроекта, а мои киборги разбежались и не подают вестей. Они хотят драться и убивать боевых киборгов, а я не хочу войны. Я ненавижу насилие, но я боюсь, что оно коснется меня. Я не хотел этого, не хотел… И-К-Б, спаси меня! Спаси, сохрани и помилуй!»

И так молча, день за днем. В комнате стоит сизый дым. Фердинанд бросает недокуренную сигарету, идет, полощет рот холодной водой, умывается — фффу, вроде полегче стало…

Который день он вот так ходит от стены к стене в клетке своей квартиры. Неопределенность угнетает страшнее всего; начинаешь изводить себя какими-то химерами, вести мысленные диалоги, воображение разыгрывается до невозможных пределов, и нет такой кары, которая, как тебе кажется, не обрушилась бы на твою голову. Ожидание боли сильнее самой боли. Говорят, что если возбужденному человеку скажут, что сейчас до него дотронутся раскаленным прутом, а потом касаются холодным — на коже у него появляется ожог…

Фердинанд смотрел все информационные передачи и то впадал в отчаяние, то вдруг обретал надежду и начинал верить в благополучный исход. До сегодняшнего утра. Это несомненно была Маска. Боже! Что она говорила! Никогда, никогда он, Фердинанд, даже словом не обмолвился ни о чем подобном. Он уже видел, как Хармон потирает ладони и с насмешкой заявляет: «Киборги перешли к открытому террору. Только наш проект может успешно противостоять их агрессии, но нам нужны силы и средства. Свободный допуск в любые сети, полный контроль над информацией. Банш опасна для нации — развяжите нам руки!»